Боюсь, я слишком неосторожно употреблял слово
«магия», причем и сам это сознавал — вспомните:
Галадриэль, и не она одна, с недовольством
отзывается о смысле, который придают этому слову
смертные. Вопрос этот весьма сложный... Я не
собираюсь вступать ни в какие споры относительно
того, существует ли магия в реальности. Однако
полагаю, что в литературном произведении она
вполне может существовать, и что имеется скрытое
различие между собственно магией и, как говорили
в старину, готикой, то есть колдовством...
Считается, что магия по определе-1 нию добра, а
готика — зла. В моей книге и магия, и готика
становятся добрыми или злыми в зависимости от
намерений того, кто к ним прибегает. Каков мотив,
каково побуждение, таковы и подручные средства.
Главное побуждение Зла в моей книге — стремление
подчинить себе свободную волю других. Действия
Врага представляют собой по преимуществу
магические ритуалы, которые вызывают те или иные
явления в посюстороннем мире. Но магией он
пользуется, дабы устранять препятствия, а
готикой — чтобы устрашать и покорять. Магия же
Гэндальфа и эльфов направлена к добру, а
«сопутствующие» ей эффекты служат лишь своего
рода украшением: эти украшения никогда не
обманывают самих эльфов (хотя порою смущают
людей), ибо налицо огромное различие между
эффектами и подлинной магией — столь же
огромное, как различие между литературой
(живописью, скульптурой) и реальной жизнью.
Обе стороны в основном применяют «обиходные»
средства. Враг, сея зло и разрушение, обратился к
«машинам», что вполне естественно для «мага»,
использующего магию во имя все большего
могущества. К магии прибегают прежде всего
(философскими рассуждениями о принципах магии мы
пренебрегаем) для скорейшего достижения цели:
так гораздо проще и легче что-либо осуществить,
так сводится практически к минимуму временной
промежуток от возникновения идеи до ее
материального воплощения. Но сама по себе магия
— штука капризная. Поэтому, если у вас есть
машины — или тысячи рабов,— можно обойтись и без
магии и свернуть горы, вырубить леса или возвести
пирамиды, не прибегая к магическим обрядам...
Магией, о которой говорится в моей книге, нельзя
овладеть, изучив заклинания из древних «кладезей
премудрости», то есть колдовских фолиантов, она
передается по наследству, и люди, как правило, ею
обделены. Исцеление Арагорном Фарамира и Эйовин
можно, конечно, воспринимать как магию — либо как
сочетание магии с познаниями в травах и с
гипнотическими способностями, но не стоит
забывать, что (по тексту) мы узнаем об этом
исцелении со слов хоббитов, которые не имеют
представления об истинной магии, и что Арагорн —
дальний потомок Лютиэн, то есть ведет свой род от
эльфов.
Совсем другое дело -- театр в Волшебной Стране,
спектакли, которые эльфы, согласно
многочисленным свидетельствам, часто показывали
людям. Здесь фантазия оживает с реализмом и
непосредственностью, недостижимыми для любых
театральных механизмов, созданных людьми. В
результате обычно эти представления так
воздействуют на человека, что он не просто верит
в выдуманный мир, но как бы сам -- физически -- туда
попадает. По крайней мере, ему так кажется. Это
ощущение очень похоже на сон, и люди иногда их
путают. Но, присутствуя на спектакле в Волшебной
Стране, вы попадаете внутрь сна, сплетенного
чужим сознанием, причем можете даже не
подозревать об этом тревожном факте. Вы
воспринимаете "вторичный мир"
непосредственно, и это столь сильное зелье, что
вы всему верите по-настоящему, какими бы
чудесными ни были происходящие события. Вы в
плену иллюзии. Всегда ли это нужно эльфам --
другой вопрос. По крайней мере сами они при этом
от иллюзии свободны. Для них такой театр -- род
Искусства, отличный от Чародейства и Волшебства
в прямом смысле. Они не живут внутри своих
произведений, хотя, надо думать, могут себе
позволить работать над драмой дольше, чем
артисты-люди. Первичный, реальный мир у эльфов и
людей один и тот же, хотя они его по-разному
воспринимают и оценивают.
Нам необходимо слово для обозначения этого
мастерства эльфов. Но все прежние термины как-то
стерлись, потеряли свой первоначальный смысл.
Первым приходит в голову слово «магия», и я его в
этом значении уже использовал, но мне не
следовало этого делать. «Магией» нужно называть
действия волшебника. А искусство — род
деятельности человека, порождающей, как бы между
прочим, и вторичную веру (хотя это не
единственная и не конечная цель искусства). Эльфы
тоже пользуются искусством подобного рода, хотя
с гораздо большим мастерством и легкостью, чем
люди, — по крайней мере, на это указывают
свидетели. Но более действенное, присущее лишь
эльфам мастерство я, за неимением более
подходящего слова, буду называть Чарами. Чары
создают «вторичный» мир, в который могут войти и
его создатель, и зритель. Пока они внутри, их
чувства воспринимают этот мир как реальность,
хотя по замыслу и цели он абсолютно искусственен.
В чистом виде Чары сродни Искусству. В отличие от
них Магия меняет реальный мир (или притворяется,
что делает это). И неважно, кто пользуется Магией
— эльфы или люди. Все равно, это не Искусство и не
волшебные Чары. Магия — это набор определенных
приемов, ее цель — власть
...Именно к этому дару эльфов — волшебным Чарам
— и тяготеет фантазия человека. Если ее полет
удачен, она ближе к их мастерству, чем любая
другая форма Искусства. Суть многих историй,
которые рассказывают люди об эльфах, составляет
видимое или скрытое, чистое или замутненное
стремление к живому, воплощенному искусству,
позволяющему создавать новые миры. Это желание
внутренне не имеет ничего общего с жадным
стремлением к личной власти, каким бы внешним
сходством оба эти желания ни обладали,
характерным для обычного колдуна. Сами эльфы по
большей части сотворены именно благодаря этому
благородному желанию — точнее, их лучшая (но все
же опасная) часть. От них-то мы и можем узнать,
каково главное устремление человеческой
фантазии, даже если она же их и породила — а
может, именно поэтому. Эту жажду творчества лишь
обманывают всякие подделки — будь то невинные,
хоть и неуклюжие, потуги драматурга или злые
козни колдуна. В нашем мире эту жажду человек
утолить до конца не может, а потому она вечна.
Чистому желанию этому не требуются ни иллюзии, ни
колдовство, ни власть; , оно жаждет взаимного
обогащения, ему нужны не рабы, а товарищи — в
общем деле и в общих наслаждениях.
Многим фантазия кажется подозрительной, если не
противозаконной: она создает «вторичный» мир,
странным образом трансформируя мир реальный и
все, что в нем; соединяет по-новому части
существительных и придает прилагательным